Я не могу отделаться от явственного чувства неприязни, когда слышу критику в адрес государя Николая Александровича со стороны людей, образ мысли и жизни которых представляет собой полную противоположность личности царя. В изнеженности и мягкотелости обвиняют его те, кто никогда не садился на лошадь и не надевал военную форму; в скудости познаний и ограниченности кругозора упрекают не знающие ни одного иностранного языка, не говорю о всестороннем освоении точных, естественных и гуманитарных наук; в религиозном фатализме подозревают те, кто до сих пор пишут слово «Бог» с маленькой буквы…

Говорят, что наиболее объективный критерий успешности правления страной — прирост её населения. Никогда русский народ так не возрастал в численности своей, как в последнее царствование Романовых. Не случись революции, нас сейчас было бы несколько сот миллионов.

Как дерзают человеческие уста обвинять в слабости и нерешительности того, кто вывел Россию на рекордные показатели в экономике, подавил суровыми и решительными мерами охватившие всю страну беспорядки 1905 года! Государь возглавил командование русской армией в Первой мировой войне и фактически довёл бы кампанию до победы, если бы… Увы, история не знает сослагательного наклонения.

По замыслам международной камарильи нашего государя должны были обезглавить уже на стыке двух столетий. Мне бы хотелось посмотреть, как бы вели себя современные господа-критики, случись им оказаться на месте нашего императора в атмосфере тотального предательства и измены религиозной присяге в те смутные годы…

Общеизвестно, что генерал Иванов саботировал распоряжение Верховного Главнокомандующего, воспрепятствовав лучшим армейским полкам подавить зарождавшийся в Санкт-Петербурге мятеж, спланированный по выверенной схеме. А ведь эта диверсия и привела Отечество к необратимой катастрофе. Уже давно исследователи поднимают вопрос о поддельности так называемого Манифеста об отречении… Именно его преимущественно и вменяют в вину помазаннику Божию. Убеждён, что в недалёком будущем полнота исторической правды будет достоянием гласности, ибо шила в мешке не утаишь. Рано или поздно истина восторжествует, какие бы средства и силы ни были задействованы, чтобы держать в неведении обманутый, обесчещенный и обезглавленный народ, создавший некогда великую Россию…
Церковь, водимая Духом Божиим, прославила в лике святых русского царя. С портрета кисти Валентина Серова на нас взирает молодой государь, на скрижалях совести которого написаны слова: долг, честь, служение.
«Нет такой жертвы, которой я не был бы готов принести за Россию», — как-то сказал он, уже зная о трагическом конце своего служения. Свидетельства об ожидавшей государя мученической кончине исходили из уст современных ему праведников Божиих. Одна из них — блаженная Паша Саровская, принимавшая Царственную чету у себя в келье в 1903 году.
И когда огромная страна оставила его без поддержки, обрекла на пленение и томительное одиночество, а затем своим преступным равнодушием возвела на Екатеринбургскую голгофу, страстотерпец явил те свойства подлинно христианской души, которые стали достойным плодом всей жизни, отданной беспримерному монаршему служению.
Удивительно, что не мы, русские, а братский нам сербский народ первым увидел и почтил в государе Всероссийском святого угодника Божия.
Я долго не решался написать о государе, настолько ответственной почитаю для себя эту тему. Как в малой форме передать великое?

После многих раздумий, взглянув на известное фото царя, который смотрит на нас из окна поезда, мчащегося на станцию Дно, я тотчас обрёл ключ к композиции стихотворения… Под мерный стук колёс, оболганный и преданный собственным конвоем самодержец Всероссийский ехал навстречу своему мученическому подвигу…

Мчится поезд на станцию Дно,
А в окне скорбный лик государя…
Никому из людей не дано
Было к тайне царевых страданий

Прикоснуться высоким умом
И изведать сочувственным сердцем.
Вдоль дороги мелькал бурелом,
Перелески под саваном серым…

Взор измученных царских очей
Устремлялся в безбрежные дали…
Груз бессонных последних ночей
Цветом пепла и холодом стали

Лёг на светлое прежде чело.
«Всюду трусость, обман и измена».
Царь не ведал, что станция Дно —
Первый круг его страшного плена.

Генералы победы в бою,
Изменив Богу данной присяге,
Не искали. Но душу свою
Погубили, имперские стяги

Променяв на обряд тайных лож.
И в угоду лукавой Европе,
В ход пуская и подкуп, и ложь,
Смерть царя замышляли холопы.

Поезд мчится по полотну,
Увлекая монарха с собою…
Ликом бледным прильнув ко стеклу,
Император, водимый судьбою,

Изваяньем недвижным застыл.
Научившийся тайной молитве,
Обречённою жертвою был Он
в неравной за Родину битве…

***

Ему вспомнились давние дни.
Пред очами — сородичей тени
Вереницей летучей прошли…
На отцовских уютных коленях

Кроткий Ники с улыбкой сидел,
От смущенья зардевшийся краской,
А отец, отложив гору дел,
Изливал на детей свою ласку…

Вспомнил царь и селенье Борки,
И осевшую крышу вагона,
Плечи отчие, отблеск свечи
На фамильной старинной иконе…

Вот с царицей на Красном крыльце.
Люди окрест — как реки без брода;
На монаршем сияет лице
Слава русского царского рода…

Засвистел паровоза гудок,
Вздрогнул царь, вдруг увидев селенье.
Остановки приблизился срок,
С нею — время молитвы и бденья…

***
Молчаливый Ипатьевский дом,
Окружённый дощатым забором…
Часовые за каждым углом
Проходящих буравили взором.

Лето. Ночь. Отсыревший подвал.
Вот приводят семью государя.
«Для чего комендант нас собрал?»
Едва слышно шепнул Николаю

Цесаревич, прижавшись к нему.
Тот поднял Алексея на руки.
Мать сидела лицом к палачу,
И в глазах — выражение муки…

По наружности невозмутим Царь стоял.
Лишь уста побелели.
«Бог с тобой, успокойся, мой сын,
Что-то нам сообщить не успели»…

Хриплый голос читал приговор.
Страстотерпцы хранили молчанье.
А убийцы стреляли в упор,
Приготовив штыки для закланья…

***
Я взываю к тебе, государь…
Ты лампадой горишь пред Всевышним,
Милосердие — царственный дар —
Завещаешь как подвиг всей жизни.

Побеждая любовию смерть
Под водительством правды и веры,
Нам с улыбкою должно терпеть —
Бог не даст испытаний сверх меры.

«Я прошу не отмщать за меня.
Зло умножит лишь тяжесть паденья.
Но изжить его можно — любя
И врагам изрекая прощенье».

Мчался поезд на станцию Дно,
А в окне — скорбный лик государя.
Он не знал, что ему суждено
Стать иконой Христова страданья…

(из книги протоиерея Артемия Владимирова «Государев венец»)