О ПРИЧАЩЕНИИ


Митрополит Сурожский Антоний
О ПРИЧАЩЕНИИ

Когда Моисей сошел с Горы Синайской после видения — не Самого Бога, но славы Божией, — лицо его так сияло, что никто не мог вынести этого света, и он должен был положить на лицо свое покрывало, чтобы люди могли стоять перед ним и услышать весть, принесенную им от Бога.

Не так разительно, конечно, но это случается и с нами, когда большая радость переполняет наше сердце, когда нам дано предстоять чему-то, что захватило наш дух изумлением, несказанным ликованием, что заставило нас преклониться в трепетном благоговении. Это может произойти от встречи — когда кто-то открыл нам реальность любви, дал нам знать Бога так, как никогда раньше нам не было ведомо. Это может случиться от встречи с Богом в тишине, в безмолвии природы. Это может случиться самыми разными путями — но кто бы ни встретил нас после этого, всем ясно: мы увидели что-то глазами сердца, нас пронзил какой-то свет, и этот свет теперь можно увидеть в наших глазах, на нашем лице.

Каким же образом происходит, что раз за разом мы причащаемся — некоторые из нас дерзновенно из недели в неделю, другие с большим страхом Божиим, реже — и однако никто из окружающих нас не видит этого Божественного сияния на нашем лице, в наших глазах? Как происходит, что эта слава Божия не излучается из каждого нашего слова, из глубокого безмолвия души, не явлена красотой каждого нашего действия, когда каждое наше движение достойно Самого Бога?

И еще: каким это образом, причащаясь на протяжении стольких лет, мы едва ли отдаем себе отчет, что с нами совершается что-то неизъяснимо великое? Вспомните слова святого Симеона Нового Богослова, уже в старости его: в воскресенье он причастился Святых Таин и вернулся к себе в келью, в глиняную хижину, где ничего не было, кроме деревянной скамьи; и, сидя там, глядя на свои руки, на все свое тело, он воскликнул: Как таинственно-дивно это тело: оно вмещает Самого Живого Бога! Бог пришел в мир, чтобы излить в нашу человеческую природу Свое Божество, и, принимая Хлеб и Вино, я приобщаюсь и Его святому человечеству и Его Божеству. И теперь эти руки и это тело, старческие и дряхлые, — руки и тело Воплощенного Бога! И эта хижина, такая малая и такая убогая, — шире небес, потому что весь Бог пребывает в ней через мое присутствие!.

Случалось ли кому-нибудь из нас уловить нечто от этого, чтобы хоть понять это переживание? Пережить то, что он переживал, может оказаться слишком много для нас, — но хотя бы понять, о чем он говорит? Прикоснулись ли мы когда-либо хоть края этой тайны? И если нет, то почему, почему?

Не потому ли, что идти к Причастию можно по-разному? Одни идут «в порядке вещей»: потому что сегодня праздник, потому что воскресенье; или считая, что слова, сказанные Апостолам: «Примите, ядите, пейте от нея вси», относятся без разбора ко всякому из нас, спокойно живущих в комфорте худосочного, обескровленного нами христианства…

Иные же причащаются, изголодавшись по Боге, переживая безутешно свою оторванность от Него, не в силах дотянуться, не в силах воспарить к Богу; и тогда, коленопреклоненные духом, в вещественных Дарах Хлеба и Вина, претворенных Им в Его воскресшее Тело, они принимают от Бога то, чего нам не достичь иначе: Бога, нисходящего к нам, изливающего Себя в нас в ответ на наш отчаянный голод, на крик нашей души и тела, на вопль всей нашей жизни, на наш осиротелый плач в мире, где не найти, не встретить Бога.

Еще иначе приступали к Причастию святые — с трепетом, со священным страхом: «Приобщение Телу и Крови огонь есть, — говорит одна из молитв перед причащением, — о, да не буду я сожжен!» Понятно ли нам это? Подходим ли мы, зная, что приступаем к Богу, Который есть Огонь опаляющий? Можем ли сказать вместе с пророком Исаией, а за ним — с Павлом, что «страшно есть впасть в руки Бога Живого»?

В чем же дело, почему мы приходим причащаться снова и снова — и ничего не знаем о переживании Симеона, ничего не знаем о неутолимом голоде и о дивной этой встрече?

По нашей тяжеловесности, по нашей слепоте, по нашей нечуткости происходит это. Вспоминаются слова русского святого, Пафнутия Боровского; он жил отшельником, и однажды его позвали совершить литургию, потому что не оказалось священника в монастыре; и после литургии он сказал братии: Никогда больше не зовите меня совершать литургию, даже в самой острой нужде! Видеть, что я видел, пережить, что я пережил, можно только раз; в другой раз я умру от этого!. Знаем ли мы, что это такое? Подозреваем ли мы, что это бывает, что такое может случиться? Нам надо внимательнее думать о том, что мы делаем! Бог принимает нас, но какой ценой для Себя? Святой Серафим Саровский говорил одному из своих близких: Когда ты молишься, когда ты приступаешь к Богу, то Бог во Христе выполняет твою молитву; но не проси о пустяках, помня, какой ценой Он подает тебе просимое: воплощение, жизнь земная, страсти, распятие, сошествие во ад — вот цена, какую Он заплатил, чтобы мы могли к Нему обращаться! Поэтому с каким трепетом, с каким благоговением и чувством ответственности мы должны бы приступать к Нему!

Но тогда как случается, что, прикасаясь к Огню, мы не сожжены в пепел? И вот еще одна мысль, которая всегда наполняет меня ужасом: тот же Симеон Новый Богослов говорит, что Бог не допускает, чтобы Его святое Тело и священная Кровь растлевались, осквернялись нами и из-за нас; и если мы приступаем беспечно, греховно, недостойно — Он отступает из частицы освященного Хлеба и капли святого Вина, которые мы принимаем, так, чтобы мы не были сожжены, не были уничтожены и не стали вместе с Его убийцами ответственны за излитую Им Кровь и распятое Тело. Но как страшно подумать, что по нашему недостоинству это может случиться!

Будем же помнить эти предостережения, которые мы слышим и от святых, и от обратившихся грешников, и ставить перед собой вопрос: как я приступаю к Причастию? В отчаянной ли нужде — или беспечной самоуверенности? С сердцем сокрушенным, потому что мне Бог нужен больше, чем нужна жизнь или что иное, — или «по-дешевому»: потому что я числюсь членом Его Церкви, даже если и не являюсь живым членом Его Тела?

Задумаемся над этим и, как говорит Апостол Павел, станем судить себя, чтобы не быть судимыми — и осужденными! Аминь.