Митрополит Антоний Сурожский
О БЛУДНОМ СЫНЕ 
9 февраля 1969 г.

Какая дивная и какая страшная эта притча о блудном сыне, которую мы так хорошо знаем, так хорошо помним, и которая каж­дый год возвращается к нам с новой силой, — с новой силой, ко­торая рождается и от более тяжелого, мучительного опыта греха, и от более изумленного сознания Божией милости и того, как нас принимает и восставляет Господь. Это притча о многообразном гре­хе и одновременно о самой сущности греха.

Открывается притча грехом в его наготе, в его абсолютности, в его дикой беспощадности; младший сын приходит к отцу: он по­лон сил, полон желаний, он полон жажды жить, и не вмещается эта жажда, это желание, эта похоть жизни в рамки обычной до­машней жизни. И не может он ждать больше, и отцу своему он го­ворит: «Отец, ты зажился, пока ты умрешь, во мне увянет жизнь; за время, пока ты будешь жить и жить, а не умирать, — я завяну. Умри, умри для меня, будь как мертв. Ты мне не нужен, но то, что я от тебя могу получить, я могу теперь получить. То, что ты потом накопишь, мне не нужно, а то, что ты до сих пор нако­пил трудом, любовью, подвигом души, то всё мне это раздели, дай мне мою долю; а потом, жив ты или не жив — мне всё равно. Передо мной жизнь». Так говорим и мы по отношению к Богу; не так грубо, не так прямо, но так же жестоко. Всё от Бога берем и уносим на страну далече, растратить, прожить. Забываем даже, что Он есть, для нас Он словно мертв: в те моменты, когда мы от Него получили всё, что нам нужно, чтобы жить на этой дале­кой, опустошающей стране, и идем, и живем, и богаты какое-то время, а потом беднеем, истощается украденное из Царства Не­бесного, унесенное, прибереженное, расточимое. А пока мы еще богаты тем, что Отец дал, нас окружают такие же, как мы, кото­рым до нас никакого нет дела, лишь бы поживиться — любовью ли нашей, обеспеченностью нашей, человеческим нашим теплом, умом, сердечностью, тем, что у нас есть, что бы то ни было. А когда истощится всё, когда всё, что из отцовского дома, от Бога было получено, начинает ветшать, тогда от нас отходят, потому что тот же закон, который мы применили по отношению к Отцу, действует и в нас. Нам до Него не было дела, лишь бы получить то, что Он может дать, — и другим до нас никакого нет дела, лишь бы попользоваться тем, что у нас есть из домашнего отцовского богатства. И как часто мы даем самое драгоценное за бесценок, такие вещи, которые надо хранить в сердце как самую святыню на­шей жизни, — легко отдаём, чтобы порадовать, повеселить, уте­шить. Вот грех.

А дальше мы видим другого человека, уже не младшего сына, а сына, который так и не понял того, что было между ним и его отцом. Он всегда был добротный сын, не отступал от воли отца, как он сам говорит: «Всю жизнь я был тебе рабом, как раб служил тебе» — потому что слово «работал» по-славянски сильное слово, именно от слова «раб». Всю жизнь он чувствовал, что он просто работник своего отца, за кров, за пищу, за человеческое отноше­ние, за привилегию, которую родство давало над рабами. И вот возвращается младший сын в лохмотьях, всё потерял: радость по­терял, право быть сыном потерял, как мы говорим часто — «всё потеряли». И в дверях его встречает отец с любовью. А когда воз­вращается старший сын, тот, который всегда принадлежал дому, всегда был у себя с отцом, никогда не отступал от правды этого дома, он слышит, что в дом пришел чужой, голодный, холодный, лишенный, который когда-то мог бы принадлежать этому дому, но ушел. И пусть себе остаётся на стране далече, — нет, вернулся, истратил пол-имения, а теперь что? На остальное зарится, отнять хочет? И говорит он, как мы часто говорим: «Этот твой сын»; он не говорит «мой брат», нет, он ему не брат, он чужой ; «этот твой сын, который всё потратил с блудницами, вернулся, а ты праздник устраиваешь, радуешься, что какой-то чужой вернулся, а мне меньше от этого будет.» И отец ему говорит — «Брат твой вернулся, — в отчий дом вернулся твой брат и так ты его прини­маешь?» Нет, он не так говорит, я так говорю, а он говорит лас­ково: «Твой брат вернулся. Он был мертв, — теперь он живой. Он пропал, — теперь он нашелся: разве нам не радоваться, разве нам не ликовать?» Вот и посмотрим на себя, на что мы похожи: на блудного или на праведного? И тут, как в прошлый раз, с го­рем можно заметить, что похожи мы и на блудного, и на праведника во всём, что неправедно. Но есть ли у нас праведность старшего сына и есть ли у нас доверчивое сыновство младшего? Младший старшего принял бы к себе, не отвернулся бы, он ему не был чужой. А отец — он одинаково принимает и того, и другого. Горем при­нимает одного — праведного, радостью другого, который сохра­нил в душе сознание, что у него есть отец, что к отцу он мо­жет вернуться, что есть дом, куда можно придти. Он не подумал, что старший сын ему закроет дверь в лицо, он только подумал, что отец, который согласился умереть для него, даст ему жить. Вот что и нам предлагается: «Приидите ко Мне все труждающиеся и обремененные и Аз упокою вы.» Перед нами Отец, — но как жут­ко, что так часто рядом с Ним стоит каменный, черствый, как будто умерший душой старший сын, который всегда был в доме от­ца, а теперь не хочет принимать чужого. Аминь.